Wednesday, January 23, 2013

Джим Джармуш



ИНТЕРВЬЮ
Джим Джармуш о фильме «Мертвец», перевод Natalie
Джим Джармуш (сценарист и режиссер), один из самых известных в Америке создателей кино своего поколения, родился в Экроне, Огайо. Его будущая кинокарьера началась с фильма «Permanent Vocation» (Пожизненный отпуск) (1980 г.), за который режиссер был удостоен кинопремии Джозефа фон Стернберга (Мангейм) и Премии международной ассоциации кинокритиков (Figueira da Foz, Португалия, 1982 г.). Затем последовала картина «Stranger than Paradise» (1984 г.), значительный фильм в его карьере, получивший премию Camera d’Or на Каннском кинофестивале и был удостоен звания Лучший фильм США Национальной ассоциацией кинокритиков в 1984 г. Этот же фильм также стал Лучшим зарубежным фильмом в Японии в 1985 г. Следующая работа Джармуша «Dawn by Law» (1986 г.) победила в номинации «Лучший иностранный фильм» в Норвегии, Дании и Израиле; звезда фильма Роберто Бениньи был назван «Лучшим актером» в Дании и Италии. «Mystery Train” (Загадочный поезд) (1989 г.) получил премию за наивысшие достижения в актерском мастерстве в Каннах. «Night on Earth» (Ночь над землей) (1991г.) выиграл Гранд Премию в номинации Лучший художественный фильм на Международном кинофестивале в Хьюстоне (1992 г.) и Независимую премию за лучшую кинематографию (1993 г.) Джармуш также снял серию короткометражных фильмов под общим названием «Кофе и Сигареты»: в первом фильме – собственно «Кофе и сигареты» (1986 г.), появляются Стивен Райт и Роберто Бениньи; во втором – «Мемфисская версия» (1993 г.) – Стив Буссеми, Сик Ли и Джои Ли; в третьем – «Где-то в Калифорнии» (1993 г.) Игги Поп и Том Уэйтс. Этот фильм получил Золотую пальмовую ветвь на кинофестивале в Каннах в 1993 г. Мировая премьера фильма «Мертвец» состоялась на Каннском фестивале в 1995 г.
Почему фильм черно-белый?
Таким мы задумали его с самого начала. Для этого было несколько причин. Первая: эта история о человеке, который совершает путешествие и уходит от всего, привычного ему. Краски, особенно в пейзажах, соединяют нас с традиционными цветовыми сочетаниями, знакомыми из жизни. Это не соответствовало основному элементу фильма. Вторая: «Мертвец» стилизован под 19-е столетие, и отсутствие дополнительной информации, которую несут цветовые оттенки – способ обеспечения некого исторического расстояния, опять же, нейтрализация связи с известными нам объектами и местностями. Еще одна причина – это то, что фильмы в стиле вестерн конца 50-х начала 60-х годов снимались именно в такой пыльно-серой цветовой гамме. Любой фильм Леони или Иствуда или даже сериал «Золотое дно» видятся мне именно в этих цветах. Если эти цветовые сочетания на подсознательном уровне способны действовать на зрителя, в "Мертвеце" я предпочел бы черно-белые цвета более знакомой разноцветной палитре, в которой сняты современные вестерны, чтобы передать атмосферу американского кино 40-х или ранних 50-х годов, или даже исторических шедевров Куросавы или Мизогучи. Не так давно я хотел возобновить работу над черно-белыми фильмами с Робби Мюллером. Робби всегда проделывал прекрасную работу, фотографируя "Мертвеца" и работая над негативами, чтобы отобразить все возможные серые тона, в то же время сохраняя строгий контраст между черным и белым, как будто цветной фильм еще не был изобретен.
А почему именно в стиле вестерн?
Вестерн открыт для метафоры и уходит корнями в классические формы рассказа. В вестернах наиболее часто встречаются сюжеты о путешествиях на чужие земли, и они часто сопряжены с традиционными темами, такими как возмездие, выкуп или трагедия. Открытость формы и ее связь с «Америкой» в самом широком смысле, привлекла меня. Тем не менее, я должен признать, что "Мертвец" – нетрадиционный вестерн – этот жанр был использован лишь для изображения самого путешествия.
Почему вы решили снять фильм о смерти?
Потому что смерть – единственная неизбежность и в то же время величайшая в жизни тайна. Для Билла Блейка путь мертвеца представляет собой его жизнь. Для индейца Никто это путешествие – лишь продолжительная церемония, цель которой – доставить Блейка обратно в мир духов. Для него душа Блейка случайно оказалась не там, где нужно, по ошибке попала в физическую оболочку. Совершенно не свойственное западному, представление Никто о жизни как о бесконечном цикле лежит в основе фильма.
Почему для своего фильма вы выбрали поэта Уильяма Блейка?
Уильям Блейк был английским склонным к фантазиям поэтом, художником, печатником и изобретателем. Его творчество было революционным, и за свои идеи он был заключен в тюрьму. Я не могу точно сказать, почему он оказался в моем сценарии, за исключением того, что пока я читал книги, написанные Коренными американцами, изучал их мысли, меня осенило, что многие идеи Блейка и его стихи словно пропитаны духом индейцев. Это особенно видно в «Поговорках ада» Блейка, также как и в других
фрагментах его поэзии, которые на протяжении всего фильма цитирует Никто.
Из какого племени вышел Никто и на каком языке он говорит?
Никто смешанных кровей – он наполовину Blood и наполовину Black Foot. Эти племена считаются «Индейцами равнин», пришедших с великих равнин северной и центральной частей Северной Америки. Но Никто – необычный герой, который по ходу фильма говорит на многих языках: Black Foot, Cree, Makah и английском.
Музыка Нейла Янга звучала в вашем сознании даже на протяжении съемок?
Я много лет был большим фанатом Нейла Янга и когда писал сценарий к "Мертвецу", то все время слушал музыку Нейла и “Crazy Horse”. Во время съемок фильма (и на протяжении всего путешествия, которое приходится совершить его героям) мы слушали музыку Нейла Янга. ‘Crazy Horse’ также выступала в Седоне, Аризона, во время съемочного периода, и многие члены нашей съемочной группы присутствовали на концерте. С самого начала мы надеялись, что Нейл Янг напишет музыку к фильму, но особо на это не рассчитывали. Когда Нейл наконец посмотрел первоначальные наброски и согласился написать музыку к фильму, я был вне себя от счастья (Я также должен сделать сноску на факт, что Джей Рабинович, редактор фильма, сделал несколько клипов из фильма для каждой инструментальной секции, чтобы показать, как музыка Янга гармонирует с историей). В результате Нейл сыграл на органе, фортепиано и акустической гитаре, но основная линия была представлена на его электрогитаре, чем он перенес весь фильм на более высокий уровень, переплетя дух истории со своей музыкально-эмоциональной реакцией на нее – этот человек ушел далеко вглубь самого себя, чтобы создать такую сильную музыку к нашему фильму.

Wednesday, January 16, 2013

Hitler u statui Nietzsche

Elisabeth Nietzsche und Hitler

Ювенильное море (Андрей Платонов)


– Сучки-подкулачницы,– сказала тогда Федератовна двум бабам-лодырям.-Только любите, чтоб вам груди теребили, а до коровьих грудей у вас охоты нет...
Она помнила всех выдающихся коров в совхозном поголовье, а быков знала лично каждого. Проезжая сквозь жующие стада, старушка всегда сходила с таратайки и бдительно осматривала скотину, особенно быков – их она пробовала кругом, даже вниз к ним заглядывала: целы и здоровы ли у производителей все части жизни.



http://www.klassika.ru/read.html?proza/platonov/juvenil.txt&page=6

K. Jaspers. from Больная душа в обществе и истории (социальные и исторические аспекты психозов и психопатий)'


  • Существует великое множество типичных жизненных ситуацийприведем лишь несколько примеров. Давление безнадежных социаль­ных условий, хронические телесные недомогания, постоянные, отяго­щающие душу житейские заботы и нужда — все это в отсутствие борь­бы, душевных порывов, цели и идеи часто приводит к апатии, безразли­чию и крайнему оскудению всей психической жизни. Особый случай — тип рецидивиста, безразличного, безнадежного, злобного, тупого, мрач­но отталкивающего от себя всех, кто предъявляет к нему какие-либо требования. Утрата своих корней — судьба многих современных людей. Психоаналитики обращают особое внимание на то, как воздейству­ют на человека семейные отношения. Определенное воздействие на формирование индивида оказывают такие факторы, как воспитание на примерах из прошлого, идеалы и обучение; но несравненно более важна “коллективная”, групповая “душа”. Бессознательное родителей влияет на детей, которые и не подозревают об этом. “Связи в системе „семья— душа—тело» словно передаются по проводам”; например, “жизнь, ко­торую родители хотели бы прожить, но не смогли из-за своей слабости или нерешительности, превращается в задачу, решение которой остает­ся на долю детей”. Интенсивность влечений меняется в зависимости от ситуации. В ус­ловиях упорядоченной, спокойной жизни и строгих нравов половое вле­чение, как правило, резко усиливается; в условиях крайних лишении чувство голода сходит на нет; голод и половое влечение ослабевают при наличии постоянной опасности для жизни.

  • Беспрецедентные спокойствие и устойчивость, столь характерные для жизни до 1914 года, привлекались для объяснения многих аномаль­ных явлений. Несколько утрируя, эту аргументацию можно свести при­мерно к следующему. В прежние времена человека на каждом шагу под­стерегают рок, жизнь была полна опасностей и приходилось рассчиты­вать только на себя; ныне же тревожная и эгоистическая гонка происходит только ради того, чтобы получить экономическую выгоду, — самой же жизни ничто не угрожает, так как она находится под надежной защи­той социальных институтов. Прежде большинство людей жило естест­венной трудовой жизнью, которая требовала полной отдачи от каждого; ныне же мы наблюдаем, с одной стороны, безжалостное засилье изнури­тельного физического труда, а с другой — богатых, бездеятельных, не преследующих никакой жизненной цели, не имеющих почти никаких обязанностей людей, которые тем не менее в большинстве своем недо­вольны жизнью. Пустота, бессодержательность жизни порождает ими­тацию полноценной жизни и способствует развитию истерического ти­па личности. На место истинных, судьбоносных ценностей приходит боязливая, мелочная зависимость от моральных норм и условностей. Это ведет к подавлению нормальных влечений и естественных чувств, к возникновению истерических симптомов.

http://www.otrok.ru/doktor/jaspers/jaspers5.htm

isteria. jaspers-romila


KARL JASPERS:
"История истерии
 
У истерии есть своя история. Кульминационные формы наиболее драматичных проявлений — таких, как припадки, изменения сознания (сомнамбулизм), театральные выходки, — остались в прошлом. Феноменология истерии меняется в зависимости от ситуации и общепринятых воззрений. Яркие в своем роде феномены, подробно описанные в прошлом веке Шарко и исследователями его школы (которые тем самым невольно способствовали популяризации и количественному росту таких феноменов), в настоящее время встречаются редко. Именно в XIX в. была признана исторически важная роль истерии. Судя по историческим данным, основной феномен сводится к следующему: механизм, который сам по себе постоянен (лишь у очень незначительного числа людей он находит свое проявление в форме болезни или особого рода способности к истерии), используется в интересах различных идеологических движений и мировоззренческих установок, ради достижения определенных целей. Поэтому всякий раз, исследуя явления, имевшие место в тот или иной период времени, мы видим в их совокупности нечто существенно большее, чем просто истерию. Среди исторически значимых болезненных явлений истерия играет ведущую роль; наряду с ней определенное значение имеет шизофрения, а также некоторые иные расстройства. В данной связи заслуживают внимания все исторические данные о том, что принято было считать суевериями и магией, чудесами или колдовством: об одержимости злыми духами, о психических эпидемиях, об охоте за ведьмами, оргиастических культах, спиритизме.
 
1. Одержимость злыми духами. Представление о том, что духи (демоны и ангелы, черти и боги) могут вселяться в людей и управлять ими, свойственно всем временам и народам. Воздействием демонов объясняются как соматические, так и — тем более — психические заболевания. Особенно это относится к таким психическим расстройствам, когда человек оставляет впечатление превратившегося в кого-то совершенно иного, когда его голос и повадки, выражение лица и содержание речи вдруг меняются до неузнаваемости, и все эти изменения исчезают так же внезапно, как и появились. Об «одержимости» в более узком и истинном смысле мы говорим тогда, когда сам больной переживает расщепление своего существа на две личности, два «Я», которым соответствуют два разнородных типа чувствования (см. выше, главку «в» §7 главы 1). Далее, «одержимостью» считается также переживание чуждых личностей, которые являются больному в галлюцинациях и говорят с ним голосом и жестами; к этому же разряду относятся некоторые навязчивые феномены. Конечно, представление об «одержимости» само по себе весьма примитивно; стоящая за ним реальность отнюдь не однородна. В частности, состояния одержимости с измененным сознанием (именно таков феномен сомнамбулизма) совершенно не похожи на состояния, при которых сознание остается ясным. Первые обычно носят истерический, тогда как вторые — шизофренический характер.
 
2. Психические эпидемии. Феномены этого рода, получившие столь широкое распространение в средние века, уже давно служат предметом заинтересованного внимания. Судя по всему, в более поздние времена в нашем культурном пространстве идентичных явлений не бывало. Средневековые психические эпидемии сопоставимы только с феноменами, встречающимися по всему миру среди первобытных народов, которые подвержены психическим эпидемиям в силу своей высокой внушаемости. Во время детских крестовых походов тысячи детей (как утверждается, вплоть до 30000) собирались вместе и шли по направлению к Святой Земле, движимые страстью, которую ничто не могло остановить; они покидали дома и родителей только ради того, чтобы очень скоро и бесславно погибнуть.
После Великой Чумы XIV в. в разных местах Европы вспыхивали эпидемии так называемого танцевального бешенства (Tanzwut; это явление известно также под названием «тарантизм»), почти мгновенно поражавшие великие множества людей (впрочем, аналогичные явления, пусть в меньших масштабах, происходили и в другие времена). Это были состояния возбуждения с припадками, оргиастическими танцами, галлюцинаторными переживаниями сценоподобного характера; за ними всякий раз следовала частичная или полная амнезия. Иногда танцующие яростно барабанили себя по телу; прекратить это можно было, только связав их.
 
Позднее, в XVI и XVII вв., широкое распространение получили эпидемии в женских монастырях: многие монахини вдруг оказывались одержимы бесами, и процесс изгнания последних всякий раз проходил в высшей степени драматично, поскольку изгнанные бесы имели обыкновение возвращаться. Когда епископ приказывал изолировать монахинь и держать их под домашним арестом, эпидемии мгновенно прекращались; публичные же процессы изгнания дьявола священником только способствовали быстрому распространению «заразы». Все эти эпидемии, исходя из описанных симптомов, удается отождествить с истерическими проявлениями; их содержание всякий раз определяется соответствующей средой и преобладающими установками. Но почему такие эпидемии происходили именно тогда? Почему они не свойственны иным историческим эпохам, в том числе и нашей? Среди исследователей утвердилось мнение, что такие эпидемии, пусть в значительно меньших масштабах, случаются и сегодня. Они пресекаются в зародыше и не получают распространения потому, что не имеют поддержки в виде соответствующим образом ориентированных ожиданий, а также в виде преданной веры или суеверного страха больших масс людей. В кругах приверженцев спиритизма истерические феномены распространены достаточно широконо рационалистически настроенная современная публика только смеется над подобными «суевериями» и презирает их. Можно предположить, что присущие определенным историческим эпохам типы переживаний и религиозные воззрения, обусловливая специфику некоторых влечений и целей, запускают в движение механизмы, которые иначе так и оставались бы в латентном состоянии. В итоге механизмы, о которых идет речь, становятся действенным инструментом на службе определенных культурных групп; при других же обстоятельствах они оценивались бы не иначе, как болезненные и спорадические феномены.
 
3. Охота на ведьм. Кошмар охоты на ведьм воцарился в Европе на исходе средневековья и продолжался три века подряд. В мире, где царил страх, где католическая и протестантская церкви проводили политику искоренения ересей, где садистские импульсы были весьма действенны, древние представления обрели непонятное для нас могущество. Проведение процессов, под которыми явно не было никаких рациональных оснований, стало возможно только в условиях господства реалий из области истерии и внушения. Во все времена существовали (и продолжают существовать) люди, сохраняющие трезвый взгляд на мир, несмотря на давление воцарившихся в их среде бредовых идей: ведь «дух времени» не может навязать себя всем без исключения!!! Но против массовых феноменов бессильны даже здравомыслящие люди, наделенные сильным характером. Существуют психические механизмы, постоянно готовые к действию; это механизмы внушаемости, истерии и влечения к тому, чтобы страдать самому и причинять страдания другим, к боли и уничтожению ради них самих. Они вполне способны затопить всякое противодействие в ситуациях, когда людьми безраздельно овладевает вера или воля к власти.
 
4. Оргиастические культы. Культовые действа оргиастического характера были известны во все времена и во всех концах земного шара. Несомненно, их объединяет один и тот же психологический механизм. Экстаз врачевателей и шаманов653, неистовство дервишей, оргии дикарей, равно как и дионисийские празднества древних греков654 — все это психологические события одного порядка. Вероятно, тщательный анализ позволил бы осуществить типологическую дифференциацию этого множества; но у нас нет материала для более обоснованных суждений. Нам приходится ограничиться общим представлением об отдельных событиях.
Оргиастические состояния могут служить красноречивой иллюстрацией общего положения, согласно которому чисто психологическое исследование феномена ничего не сообщит нам ни о степени его исторической действенности, ни о той значимости, которая ему некогда приписывалась. Экстатические события одной и той же психологической природы могут, в зависимости от принятой точки зрения, казаться либо глубокими откровениями и свидетельствами человеческой религиозности, либо безразличными, тормозящими, явно болезненными процессами. Аналогично, в других областях одно и то же психологическое событие может быть основой то ли для создания новых духовных ценностей, то ли для «сверхценных идей» наподобие идеи вечного двигателя. В данной связи нельзя не упомянуть великолепную картину «дионисийского опьянения» в «Рождении трагедии» Ницше.
 
5. Спиритизм. В современном мире преобладает безверие, а «бесы» и «ведьмы» перестали быть объектом экзорцизма (процедур «изгнания дьявола») и судебных разбирательств; но соответствующие факты психической жизни, изменив форму, в основе своей сохраняются. Поскольку ныне преобладает научный тип мышления, эти факты перешли в ведение медицины и иногда оцениваются как истерические; одновременно они стали предметом оккультизма, парапсихологии, спиритизма. Все эти лженауки стремятся исследовать сверхъестественные реалии, как если бы те представляли собой нечто вполне естественное. В итоге древние проявления претерпели двойную трансформацию. С одной стороны, они анализируются с научной точки зрения, как психологические факты, — но при этом никому не удается распутать клубок, в котором спонтанные физиологические и психологические события беспорядочно перемешаны с артефактами, обусловленными ситуацией и присутствием наблюдателя. С другой стороны, они приспособились к духу нашего времени и превратились в средство для исследования сверхъестественного мира призраков, демонов, скрытых и отдаленных влияний, ясновидения и пр.
(…)
Культурная среда, преобладающие воззрения и ценности важны постольку, поскольку они способствуют развитию одних разновидностей психических аномалий и предотвращают развитие других. Определенные характерологические типы «соответствуют» времени и друг другу. Сплошь и рядом нервные или истерические личности каким-то образом «находят» друг друга. Про некоторые группы людей вполне можно сказать, что они характеризуются скоплением аномальных и психически больных личностей; таковы, в частности, Иностранный легион, колонии нудистов и вегетарианцев, общества фанатиков здоровья, спиритизма, оккультизма, теософии.Судя по всему, среди приверженцев древнегреческого дионисийского культа было принято взывать к лицам с истерическими данными. Именно такие люди играют роль во всех случаях, когда оргиастический элемент приобретает особую значимость для обширных сообществ. Пациентам наших психиатрических заведений, в отличие от психически больных жителей Явы, присуща склонность к необоснованным самообвинениям; Крепелин объясняет ее особенностями европейской культуры, в которой личная ответственность играет значительно более важную роль."
 
 
A. Romila: 
“Isteria
Adultul isteric, numit de nemti tipul Geltungsucht adicã omul care cautã valoare, a fost denumit de Jaspers omul care cautã sã parã mai mult decât este în realitate. Dar aici nu este vorba de trãsãtura generalã a omului de a vrea sã devinã, de a progresa, ci de a dori sã parã mai mult decât este. Prin urmare infirmierul vrea sã fie sorã, sora doctor, doctorul profesor, profesorul conducãtorul medicinei s.a.m.d. Deci întotdeauna omul nu rãmâne la statutul lui ci lasã o ambiguitate pe care ceilalti o pot interpreta. În felul acesta se pot cãpãta avantaje, importantã si uneori satisfacerea unor interese prin imposturã. Aceastã imposturã înseamnã curaj, obrãznicie, un minim de teatralitate pentru a juca alt rol. Bineînteles cã rolul este întotdeauna mai mare, deci se tinde spre megalo. Totusi existã si poze inverse, de inferiorizare. Dacã te cheamã la ilicit, te duci ultraprost îmbrãcat, despre Opel vorbesti ca despre o rablã etc. Ceea ce l-a izbit pe Bumke era cã istericul este un artificial, un neautentic, atunci femeia care apare drãgutã, simpaticã, sociabilã, politicoasã, atrãgãtoare are ceva afectat, artificial în ton, în toatã  comportarea ei. Bãrbatul pare binecrescut, manierat, educat, dar parcã totusi exagereazã, pare nenatural în felul de a fi. Doctorul Lichter obisnuia sã-mi spunã când eram secundar – uitã-te în ochii lui, sã-i vezi interesul – fiindcã istericul este deajuns sã-l privesti în ochi, sã vezi cã nu este atât de nevrotic pe cât vrea sã parã si nici atât de bolnav si vezi cã urmãreste un interes, un beneficiu material sau moral. Se întelege cã cu aceste trãsãturi, în momentul când face o astenie, o nevrozã realã, o exagerezi în asa fel încât sã parã cea mai gravã boalã sau în orice caz se duc cãtre pensie, pentru cã si aici poti sã exagerezi cu o treaptã mai sus decât este realitatea. Bineînteles cã ei vin pentru a suta oarã la noi pentru cã noi suntem doctorii cei mai buni, nu ca celãlalt care este rãu si neîntelegãtor. El te tine tot timpul cu: ce suflet aveti, pentru ca el sã-si facã interesul. Cu vremea si prin repetarea demonstratiilor lui îti vei da seama cu cine ai de-a face. Vrea sã se confeseze într-un cadru special, dar este ultrabanal în tot ce spune, cu tot ritualul, exagerarea, importanta atunci când stai cu el de vorbã. Trãsãtura lui afectivã este psihoplasticitatea, maxima flexibilitate, lipsa de convingere, exact inversul paranoicului care este rigid. Gândirea lui se conduce dupã o asa-zisã logicã afectivã, care este de fapt si logica copilului, deci este o logicã infantilã, este o prelogicã, o sublogicã, o logicã a plãcerii.
Realitatea este pentru el un aluat care se modeleazã dupã interesele lui. Pentru isteric, absolut tot ce face el este extraordinar, el nu poate suporta adevãrul, povesteste totul în culori extraordinare, de la faptele cele mai banale, cum a venit el cu tramvaiul sau masina. Istericului îi plac micile generozitãti, ziua lui este serbatã de toti, face mici cadouri, numai ceilalti sunt reci, meschini, nu fac niciodatã asemenea gesturi. Reclamã, demonstratia, unde este scandal sau încurcãtura apare si el dacã e nevoie de un martor, sã fie prins de televiziune. E mitoman, minte fãrã rusine, dintre ei se recruteazã marii mincinosi, pot comite lucruri urâte, adicã denunturi false, mãrturii false si tot felul de înscenãri care încurcã de multe ori justitia, adevãrul. Tipul isteric are sau nu are crize (nu e obligatoriu sã facã crizele descrise la nevroza istericã, poate fi doar predispus fãrã sã le facã) în contrast cu paranoiacul nu e mare, ci se dã, se vrea mare, fãrã sã fie. Paranoiacul poate sã parã ultimul jegos, dar din nevoia de secret (si de fapt sã fie cineva). Isterica nu, trebuie sã fie în fatã, sã cadã toti pe jos în jurul ei -“eu o sã cânt Ave Maria!“ -, se bagã în fatã, în primul plan; deci, teatralitate, demonstrativitate, superficialitate. Vrea sã atragã atentia, sã se valorizeze, poate sã se comercializeze. Astea toate induc în eroare. Bãrbatul crede cã asta e cea mai importantã femeie. E o teatralitate cabotinã, a strãzii. E exagerarea inteligentei, a functiei, când de fapt nu e asa. Francezii vorbesc de puterea de seductie a unui tip care funciar e dependent, si care în realitate e frigid (asta e marea tragedie); e un tip de star, dar nu are simturile maturizate cât un om obisnuit. Deci simuleazã cã simte, tipã, si când colo ea cautã psihanalistul, pe care îl înnebuneste. Ce vrea ea de fapt? Vrea sã se ducã la psihanalizã, nimic altceva. Psihanaliza a descris interiorul acesta gol al unei pãpusi, al unei printese. Se dã foarte sensibilã, dar e o sensiblerie, adicã osensibilitate exageratã, falsã. Se dã emotivã, dar de fapt e labilã, una-douã plânge ca sã te înduioseze, sau se plânge la persoana a treia, regreseazã deci cãtre o modalitate infantilã de giugiulire. Admit diferentele uriase de vârstã pentru interes. Femeile sunt sexuale, psihanalistii aratã cã de fapt ele au o nepregãtire, sunt fobice, uscate, strâmte (sunt cele cu utere retroverse, înfundate etc.). Afiseazã o hiperemotivitate în public, se pupã pe unde nu trebuie. Fac din intimitate ceva public. Iubesc la nebunie scandalul, procesul. Isterica este tipul de femeie cu cea mai mare atractivitate, dar care nu simte ci profitã material, cunoscând toate subterfugiile feminine, cele mai mari rafinamente de parfum, cosmetice, toate trucurile pânã la chirurgie esteticã si deci cel putin fata, mâna, piciorul sunt ireprosabile, deci ce se vede. Si tin la corp ca la valoarea maximã, pentru cã prin el cred cã pot obtine valoarea maximã. Se întelege cã de la naturã sunt înclinati cãtre anumite profesii – agent de publicitate, fotomodel, crainicul cu farmece, artist, agent de turism, vânzãtoare în magazinele de lux, secretare si multe alte profesii, desigur cã ele sunt la protocol, unde bineînteles cã nu poate sã fie pusã o urâtã dacã stie engleza.
Existã asocieri cu impulsivitatea, cu tendinte toxifilice, isteroastenii adicã o isterie cu dosar la casa de pensii. Existã isteria care mimeazã distimicul si suicidul teatral demonstrativ, care nu este un suicid propriu-zis, ci un santaj afectiv. Fãrã îndoialã cã poti sã treci peste doza nepericuloasã si sã nu te mai salveze nici Urgenta, dar majoritatea cazurilor sunt salvate pentru cã sunt bine regizate; suicidul acesta poate fi cu repetitie si se ajunge la un moment dat sã spunã vecinii – nu-i nimic, iar s-a sinucis Mme Popescu –adicã demonetizeazã aceastã faptã supremã. Fenomenul isterizãrii a cuprins foarte multe sfere de contact social. Existã în isterizarea actualã un nivel cultural relativ redus, adicã semidoctismul si impostura, o pseudoculturã, habar nu are de muzicã si vorbeste de Bach (snobism), cade în extaz dupã albume de picturã si sunt în stare de orice ca sã le obtinã si dacã te gãsesti prin librãrii esti uimit ce intelectuali avizi avem, se consumã totul cu mare rapiditate. Isteria întretine deci moda si insatisfactia cã nu esti si tu la modã. Fatã de isterie esti demodat mereu. Se poate vorbi de artã si isterie, în care existã un exces de originalitate si sacrificiul tuturor calitãtilor pentru aceastã originalitate. Deci existã isteria la categoria obisnuitã, existã si la intelectuali, în artã, stiintã.”

В. И. Ленин

  «Всякий боженька есть труположество…»
    
В. И. Ленин
       
    
«Бога жалко! Сволочь идеалистическая!» (о Гегеле)
    
В. И. Ленин
       
    
«Морализирующая блевотина» (о Достоевском)
    
В.И. Ленин
       
    
«Титан революции» (о Нечаеве)
    
В.И. Ленин
       
    
«Каждый хороший коммунист есть в то же время агент ЧК»
    
В. И. Ленин
       
    
«Свобода слова? — Мы самоубийством кончать не собираемся»
    
В. И. Ленин
       
    
«Я считаю, что на всех, кто хочет колебать марксизм, надо лепить бубновый туз, даже не разбираясь <…>. Ничто в марксизме не подлежит ревизии. На ревизию один ответ — в морду»
    
В.И. Ленин



(...)

Письмо Ленина — Чичерину, 25 февраля 22-го (инструкция для переговоров с Западом): «Действительное впечатление можно произвести только сверхнаглостью».
       1920 год: Ленин рекомендует воспользоваться проникновением банд «зеленых» на нашей западной границе: «Под видом «зеленых» (мы потом на них и свалим) пройдем на 10—20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия: 100 000 р. за повешенного».
       Ленин — Молотову, 19 марта 22-го («совершенно секретно»). Приказ подавить сопротивление духовенства «с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий».


http://2004.novayagazeta.ru/nomer/2004/28n/n28n-s00.shtml

Sunday, January 13, 2013

Jaspers K., Die geistige Situation der Zeit, 1932


2. Духовное созидание


      Духовный труд, который в своем ограничении ищет, не принимая во внимание сиюминутные требования среды, творение, которое бы пребывало во времени, ставит перед собой далекую цель. Индивид выходит из мира, чтобы найти то, что он затем возвращает ему. Характер этого труда также, по-видимому, испытывает сегодня угрозу упадка. Подобно тому как экономика при государственном социализме в качестве обеспечения существования масс заступает на место государства или неоправданно использует его во имя выгоды отдельных способов владения, так искусство становится игрой и удовольствием (вместо того, чтобы быть шифром трансценденции), наука - заботой о технической пригодности (вместо того, чтобы служить удовлетворению изначального стремления к знанию), философия - школьным обучением или исторической видимостью мудрости (вместо бытия человека в сознании и опасности, вызванных радикальным мышлением). 
      Возможности сегодня очень велики. Почти во всех областях достигнуты виртуозные свершения. Фактически существует то, о чем судят как о выдающемся, исключительном. Однако нередко даже в совершенном отсутствует ядро, которое позволило бы и менее совершенному нравиться и стать существенным. 
      Возрастание духовных возможностей как будто открывает неслыханные перспективы. Однако эти возможности грозят тем, что вследствиевсе более далеко идущих предпосылок они уничтожат друг друга; новые поколения молодежи больше не усваивают достигнутого; создается впечатление, что люди не способны постигнуть то, что дано прошлым. 
      Отсутствует уверенное ограничение посредством целого, которое еще для произведенного труда бессознательно указывает пути к внутренне связанному достижению, способному обрести завершенность. На протяжении ста лет становилось все более ощутимым, что человек, творящий духовно, отброшен к самому себе. Правда, одиночество было на протяжении всей истории корнем подлинной деятельности; однако это одиночество личности находилось в определенном отношении к народу, которому она исторически принадлежала. Сегодня же становится необходимым прожить жизнь так, будто человек совершенно одинок и начинает все сначала; кажется, что его жизнь никого не интересует, она не окружена ни атмосферой дружбы, ни атмосферой вражды. Ницше - первый великий образ этого страшного одиночества. 
      Не находя опоры ни в прежних, ни в нынешних поколениях, оторванный от традиции действительной жизни, человек, занимающийсядуховным творчеством, не может в качестве члена сообщества быть возможным завершителем некоего пути. Он не совершает необходимых шагов и не выводит заключения из того, что превосходит его. Ему угрожает случайность, и в ней он не движется вперед, а растрачивает себя. Мир не дает ему заданий, которые бы его связали. Он должен на свой страх и риск сам давать себе задания. Без какого-либо отклика и подлинного противника он сам становится для себя двойственным. Вырваться из рассеянности требует почти нечеловеческих сил. Без само собой разумеющейся воспитанности, которая делает возможным наивысшее, он вынужден искать свой жизненный путь зигзагами, испытывая постоянные потери, чтобы в конце концов увидеть, что он мог бы теперь начать все сначала, если бы для этого еще было время. Он как будто не может дышать, так как мир духовной действительности, из которого должен вырасти индивид для того, чтобы ему в духовной сфере удалось пребывающее, больше не окружает его. 
      Возникает угроза, что в искусстве исчезнет не только дисциплинирующее, но и содержательное ремесленное образование; в науке - опирающееся на смысл целого обучение в области знания и исследования; в философии - передающаяся от лица к лицу традиция веры. Вместо всего этого сохранится традиция технической рутины, умения и форм, усвоение точных методов и, наконец, ни к чему не обязывающая болтовня. 
      Поэтому анонимная судьба тех, кто решился зависеть только от себя, - крушение во фрагментарном и неудавшемся, если они уже раньше не утратили всех своих сил. Лишь немногие способны покориться необходимости повиноваться тому, чего требует непостижимая организация и что нравится толпе. 

Thursday, January 3, 2013

peter buxbaum


Tabloid Intelligence


23 Sep 2009
Capitol dome, Washington, DC
A new think tank report details what happened when George W Bush decided to rely on headlines and blurbs to make US policy, Peter A Buxbaum writes for ISN Security Watch.
By Peter A Buxbaum in Washington, DC for ISN Security Watch
What happens to US intelligence when the president doesn't like to read?

Producing the President's Daily Brief degenerates to the level of a tabloid newsroom, with reporters - or in this case, intelligence analysts - scrambling to attract the chief's attention with sensational stories and headlines.

That, in a nutshell, is what happened during the administration of George W Bush, according to a report released last week by the Brookings Institution, a Washington think tank.

The incurious Bush was loathe to immerse himself in details. He also didn't want to hear about issues, such as climate change, which didn't interest him.

This shouldn't come as a big surprise. Bush's was, after all, an administration that failed to act on intelligence that al-Qaida was about to attack the US, proceeded with an Afghan adventure without an elementary knowledge of the political or human landscape, invaded Iraq on false pretenses, and bungled those overseas operations perhaps beyond repair.

Milking information

The President's Daily Brief, or PDB, has been considered the premiere analytical product of the US intelligence community since 1964, when it was first presented to then-president Lyndon Johnson. But under Bush, the importance of the PDB soared as never before. Intelligence analysts understandably did what they could to get their issues before presidential eyes.

"A lot of recent media attention has focused on how the intelligence community collects information, and rightly so," report author Kenneth Lieberthal, director of Brookings' John L Thornton China Center, told ISN Security Watch. "This report focuses on what you do after you collect the information. How do you effectively milk your information in order to understand better the realities out there and how are you able to take that product and insert it into the policymaking process."

Under Bush, inserting intelligence into the policymaking process meant inserting it into the PDB, according to Lieberthal. Under Bush, the PDB was elevated "to an unprecedented level of importance," he said.

This, in turn had the effect of skewing intelligence production "away from deeper research and arms-length analysis to being driven by the latest attention-grabbing clandestine reports from the field."

Much as a newspaper reporter wants his or her story printed on page one, Bush's exaggerated reliance on the PDB made getting an item into that document a major career goal of intelligence analysts. "In the CIA," the report notes, "analysts who got an item into the PDB that President Bush found interesting or useful were rewarded, and the intelligence community as a whole came to see much of their raison d’être as centered on the PDB product each day."

These attitudes, goals and incentives had the effect of distorting the development of intelligence products to be consumed by the president and other senior policymakers.

"Analysts may define issues in sharper terms than warranted and use somewhat hyperbolic language in order to make the item sexy enough for inclusion in the PDB," the report said. "The PDB format allows only short items on specific topics. It therefore can skew the type of analysis done in the intelligence community away from the more complex and thoughtful work and presentations that are critical to policymaking."

In other words, the US intelligence community was, in some perverse way, feeding the president what he was able and willing to digest.

Dubious reality

The tendency of analysts to emphasize information gleaned from classified sources was also problematic and stemmed from the same tabloid atmosphere of sensationalism. Analysts perceived items captured by clandestine means to add value to the story, and this make it more likely to be included in the PDB.

"But such information is often incomplete," said Lieberthal, "may be less timely than open source materials, lacks important context, and is occasionally of dubious reliability."

The primacy of the PDB has also had a negative impact on information sharing, an intelligence community value promoted since 9/11. "In some unfolding situations, IC analysts sometimes save useful information for PDB use, and only disseminate it to non-PDB policy users later," the report found. "Withholding less sensitive information for hours or days so it appears first in the PDB is dangerous."

Superficial knowledge

If all this were not enough, the report also found that other aspects of US intelligence analysis to be severely wanting.

Of particular relevance to the ongoing fiascoes in Southwest Asia, the report found country knowledge among US intelligence analysts to be superficial. "Many...lack the deep immersion in the country’s political system, economy, and modern history necessary to produce nuanced, insightful analytic products," the report said.

The National Intelligence Estimates, one of the major analytical products of the intelligence community, "are frequently too late, too long, and too detailed to serve high-level policy makers well," the report found. The quality of the estimates are also often compromised by the effort to achieve a unified position, "producing reports that can become the lowest common denominator statement that is able to obtain agreement" across the various segments of the intelligence community.

The Brookings report also found that, ever since the Iraq weapons of mass destruction (WMD) fiasco, US intelligence analysts have been gun shy; the analysts are actually refusing to do any analyzing. Instead, the report found "a tendency for analytical products to focus on amalgamating all potentially relevant data and to leave it largely to policy makers to draw the analytic conclusions."

New direction

The pendulum may now be swinging in the opposite direction under the Obama administration, as the Director of National Intelligence, Dennis Blair, announced that opportunity analysis - the identification by analysts of unanticipated windows of opportunity to advance US policies - would become a key component of intelligence products.

The Brookings report noted that presidents take briefings and use intelligence reports in a highly individualistic manner. No doubt, Obama is not relying on the PDB the way Bush did.

But for all of his reliance on the PDB, Bush didn't always pay heed. After all, what was the PDB headline on 6 August 2001? “Bin Laden Determined to Strike in U.S.”


Peter Buxbaum, a New York- and Washington-based independent journalist, has been writing about defense, security, business and technology for nearly 20 years. His work has appeared in publications such as Fortune, Forbes, Chief Executive, Information Week, Jane’s Defense Weekly, Military Information Technology, Homeland Security, and Computerworld. His website is www.buxbaum1.com.
Бульварная разведка ("ISN", Швейцария)


23/09/2009
Что происходит с американской разведкой, когда президент не любит читать?
Подготовка ежедневного информационного обзора для президента вырождается в нечто на уровне редакции бульварной газеты, где журналисты - или, в данном случае, аналитики разведки, - пытаются привлечь внимание начальства сенсационными историями и заголовками.
Это, вкратце, - то, что произошло во время администрации Буша, по данным доклада, опубликованного на прошлой неделе вашингтонским исследовательским центром Брукингский институт (Brookings Institution).
Нелюбознательный Буш ненавидел углубляться в подробности. Он также не желал слышать про темы, которые его не интересовали, например, про изменение климата.
Это не должно стать большим сюрпризом. В конце концов, именно администрация Буша не смогла отреагировать на данные о том, что Аль-Каида готовит нападение на США, именно она продолжила афганскую авантюру без самых базовых знаний политического или человеческого ландшафта, вторглась в Ирак под фальшивым предлогом и провалила эти заморские операции, не оставив, вероятно, даже шанса на возможность поправить дело.
Переработка информации
Ежедневный доклад, который готовят для президента, (president daily brief, PDB) считался главным аналитическим продуктом американской разведки с 1964 года, когда он впервые был представлен тогдашнему президенту Линдону Джонсону (Lyndon Johnson). Но в эпоху правления Буша значимость доклада выросла как никогда. Аналитики разведки, разумеется, делали все, что было в их силах, чтобы представить свою информацию президенту.
'Большое внимание в последнее время СМИ удаляли тому, как штат разведки собирает информацию, и небезосновательно', - сказал ISN Security Watch автор доклада Кеннет Либерталь (Kenneth Lieberthal), директор Китайского центра Джона Л. Торнтона в Институте Брукингса. 'Этот же доклад фокусируется на том, что происходит после сбора информации. Как вы эксплуатируете информацию с целью лучше понять реалии, и насколько хорошо вы можете ввести продукт в процесс выработки политических решений'.
По словам Либерталя, в годы правления Буша введение разведданных в процесс выработки политических решений означало включение этих данных в ежедневный доклад. Он говорит, что тогда 'значимость доклада выросла до беспрецедентного уровня'.
Это, в свою очередь, вылилось в то, что продукция разведки 'из глубоких исследований и подробного анализа превратилась в цепляющие внимание секретные доклады с полей'.
Подобно тому, как газетчик хочет, чтобы его история была напечатана на первой странице, гипертрофированная склонность Буша полагаться на доклад стала причиной того, что включение данных в этот документ стало главной карьерной целью аналитиков разведки. 'В ЦРУ, - отмечается в докладе, - аналитики, которые включили свои данные в доклад, который президент Буш посчитал интересным или полезным, награждались, и концентрация на ежедневном докладе стала raison dtre всех сотрудников разведки'.
Такие настроения, цели и стимулы стали причиной искажения развития продукта разведки, который потреблялся президентом и другими высокопоставленными политическими деятелями.
'Аналитики начинают описывать темы в неоправданно более резких терминах и использовать некий гиперболизированный язык с целью сделать свою информацию достаточно привлекательной для включения в доклад. Формат доклада позволяет включать в него лишь короткие сюжеты на конкретные темы. Потому тип анализа, произведенного сотрудниками разведки, отходит от более сложной и вдумчивой работы и презентаций, которые являются решающими для принятия политических решений'.
Другими словами, сотрудники американской разведки, в некотором извращенном роде, скармливали президенту то, что он желал и был способен переварить.
Неясная реальность
Склонность аналитиков акцентировать информацию, взятую из секретных источников, также составляла проблему и проистекала из той же самой бульварной атмосферы сенсационности. Аналитики использовали полученную секретными методами информацию для того, чтобы добавить истории ценности, и таким образом сделать ее наиболее вероятным кандидатом на включение в доклад.
'Но подобная информация зачастую не полная', - говорит Либерталь. 'Она может быть менее своевременной, чем материалы из открытых источников, ей недостает значимого контекста, и подчас она сомнительной надежности'.
Первостепенная значимость ежедневного доклада возымела также отрицательный эффект на обмен информацией - ценность, продвигаемую сообществом разведки с 11 сентября. 'В некоторых ситуациях аналитики разведки иногда берегут информацию для доклада, и распространяют ее среди тех политиков, которые не имеют доступа к докладу, позже', - говорится в исследовании. 'Удерживание менее важной информации в течение часов и дней - с тем, чтобы она в первую очередь появилась в докладе, - опасно'.
Поверхностное знание
Если всего сказанного недостаточно, в докладе также сообщается, что есть острая нехватка других аспектов анализа американской разведки.
Что особенно актуально в свете текущих провалов на юго-западе Азии, так это то, что знание стран среди аналитиков американской разведки очень поверхностно. 'Многим для создания детального, глубокого аналитического продукта не хватает глубокого погружения в политическую систему страны, экономику и современную историю'.
'Национальная разведывательная оценка обстановки (National Intelligence Estimates), один из главных аналитических продуктов разведки, зачастую слишком запоздавшая, слишком длинная и слишком подробная для того, чтобы хорошо служить высокопоставленным политическим деятелям', - говорится в докладе. Качество оценок также часто страдает от попыток прийти к единой позиции, это выливается в создание докладов, которые представляют собой самый низкий общий знаменатель среди различных сегментов сообщества разведки.
Доклад Института также обнаружил, что с момента фиаско с иракским оружием массового поражения аналитики американской разведки стали очень пугливыми; теперь они отказываются делать какой бы то ни было анализ. Вместо этого есть 'тенденция фокусировать анализ на смешении и объединении всех потенциально уместных данных, а аналитические выводы оставлять на усмотрение политиков'.
Новое направление
Теперь, когда у власти администрация Обамы, маятник может качнуться в противоположную сторону. Директор Национального разведывательного управления Денис Блэр (Dennis Blair) объявил, что анализ возможностей - идентификация аналитиками неожиданных возможностей продвижения американской политики - станет ключевым элементом разведпродукта.
В докладе Института отмечается, что всякий президент использует брифинги и доклады в своей индивидуальной манере. Без сомнения, Обама не будет полагаться на доклад так, как это делал Буш.
Однако, невзирая на такое доверие к докладам, Буш не всегда к ним прислушивался. В конце концов, какой была главная мысль в докладе 6 августа 2001 года? 'Бен-Ладен намерен атаковать США'.

Питер Буксбаум - независимый журналист из Вашингтона. Он пишет на темы обороны, безопасности, о бизнесе и технологиях уже в течение 15 лет. Он печатался в таких изданиях как Fortune, Forbes, Chief Executive, Homeland Security и Computerworld.





Швейцер Альберт. Культура и этика


II. ПРОБЛЕМА ОПТИМИСТИЧЕСКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ
Для нас, людей Запада, культура состоит в том, что мы одновременно работаем над собственным совершенствованием и совершенствованием мира.
Существует ли, однако, необходимая связь между активностью, направленной вовне, и активностью, направленной вовнутрь? Нельзя ли добиться духовно-этического совершенства индивида, которое является конечной целью культуры, и в том случае, если индивид будет работать лишь над собой, а миру и существующим в нем условиям жизни предоставит развиваться самим по себе? Кто даст нам гарантию, что ход событий, происходящих в мире, поддается влиянию в такой мере, что может быть направлен на содействие достижению подлинной цели культуры - самосовершенствования индивида? Кто убедит нас в том, что он вообще имеет смысл с точки зрения всеобщей эволюции? И не является ли мое направленное на окружающий мир деяние отклонением от направленного на меня самого деяния, к которому все в конечном счете и сводится?
Под воздействием этих сомнений пессимизм индийцев и пессимизм Шопенгауэра отказывают материальным и социальным достижениям, составляющим видимую сторону культуры, в каком бы то ни было значении. Индивиду, по их мнению, не следует заботиться об обществе, народе и человечестве - он должен стремиться лишь к тому, чтобы в самом себе пережить торжество духа над материей.
Это тоже культура, поскольку и здесь преследуется ее цель духовно-этическое совершенствование индивида. Объявляя ее несовершенной, мы, люди западного мира, не должны проявлять здесь излишней безапелляционности. Действительно ли между внешним прогрессом человечества и духовно-этическим совершенствованием индивидов существует такая тесная связь, как нам представляется? Не пытаемся ли мы, находясь в плену иллюзии, соединить воедино чужеродные компоненты? Действительно ли дух в одном из упомянутых деяний черпает пользу для другого?
Мы не достигли провозглашенного нами идеала. Мы затерялись в дебрях внешнего прогресса и затормозили процесс интеллектуального самоуглубления и этического совершенствования индивидов. Следовательно, мы не дали никакого практического доказательства правильности нашего воззрения на культуру, что лишает нас права просто отбросить другую, более узкую концепцию культуры, мы должны полемизировать с нею.
Пессимистическому и оптимистическому мышлению, между которыми до сих пор не было почти никаких точек соприкосновения, в недалеком будущем придется по-деловому полемизировать. Эра мировой философии не за горами, и она будет создана в борьбе за оптимистическое или пессимистическое мировоззрение.
История западной философии - это история борьбы за оптимистическое мировоззрение. Если европейские народы в древности и в новое время достигли определенного уровня культуры, объясняется это тем, что в их мышлении доминировало оптимистическое мировоззрение, которое, не сумев уничтожить пессимизм, во всяком случае, постоянно его подавляло.
Успехи познания, достигнутые в ходе развития нашей философии, не являются чем-то самодовлеющим. Они всегда находятся на службе либо того, либо другого мировоззрения и только таким образом сохраняют свое подлинное значение.
Однако борьба между оптимистическим и пессимистическим мировоззрением не носит открытого характера. Оба мировоззрения не противостоят друг другу со всей откровенностью их аргументации, как равные и одинаково правомерные. Правомерность первого считается более или менее само собой разумеющейся. Заслуживающим внимания признается лишь вопрос о том, как добиться торжества над вторым, используя в качестве доказательств все применимые данные познания и подавляя все попытки защищать его.
Не представляя себе по-настоящему существа пессимистического мировоззрения, западное мышление проявляет поразительное непонимание его. Но у него прекрасное чутье на такое мировоззрение. Обнаруживая отсутствие интереса к деянию, объектом которого является внешний мир, как это характерно, например, для Спинозы, оно тотчас реагирует отрицательно. Никакой объективный подход к действительности, к природе не импонирует ему, так как может привести к недостаточному акцентированию центрального положения человеческого духа в универсуме. Поскольку материализм представляется ему последним возможным союзником пессимизма, оно ведет против материализма ожесточенную борьбу.
В великом споре вокруг гносеологической проблемы, ведущемся со времен Декарта до Канта и более поздних философов, отстаивается собственно оптимистическое мировоззрение. Поэтому с таким упорством изыскивается любая теоретическая возможность умаления или полного отрицания значимости чувственного мира. Путем идеализации пространства и времени Кант стремится окончательно утвердить оптимистическое мировоззрение рационализма со всеми его идеалами и требованиями. Только так можно объяснить тот факт, что самые глубокие гносеологические исследования перемежаются у него с наивнейшими мировоззренческими выводами. Великие послекантовские системы, сколь бы сильно они ни отличались одна от другой содержанием и методами спекуляции, сходны, однако, в том, что все они в своих воздушных замках провозглашают оптимистическое мировоззрение владыкой мира.
Стремясь логически убедительно включить цели человечества в общие цели универсума, европейская философия служит оптимистическому мировоззрению. Кто не участвует в этом или проявляет медлительность, тот ее враг.
Она оказалась права в своей предвзятости по отношению к естественнонаучному материализму, сделавшему намного больше для потрясения основ оптимистического мировоззрения, чем философия Шопенгауэра. При этом естественнонаучный материализм никогда не выступал открыто против оптимистического мировоззрения. Получив возможность после крушения великих систем сесть за один стол с умерившей свои требования философией, он скорее стремился приспособиться к тону, в котором последняя хотела продолжать спор. В лице Дарвина и других ученых философствующее естествознание предпринимало трогательно наивные попытки настолько расширительно толковать историю зоологической эволюции, приведшей к появлению человека, что человечество, а с ним и духовное начало вновь стали представляться целью мира так же, как в спекулятивных системах. Однако, несмотря на все благожелательные усилия пришельца, продолжать дискуссию в прежнем духе больше не удавалось. Что пользы в том, что он хотел быть лучше своей репутации? Он благоговел перед природой и фактами больше, чем это было полезно для убедительного обоснования оптимистического мировоззрения, поэтому он подрывал основы оптимистического мировоззрения даже тогда, когда не преследовал такой цели.
К тому пренебрежительному отношению к природе и естествознанию, которое было характерно для прежней философии, мы больше не вернемся. На возврат к мышлению, дающему возможность, как и ранее, логически убедительно включать цели человечества в цели универсума, нечего больше рассчитывать. Следовательно, оптимистическое мировоззрение перестает быть для нас чем-то само собой разумеющимся пли доказуемым с помощью философских ухищрений. Оно должно проявить готовность самому обосновать себя.
Обычно заблуждению способствует то обстоятельство, что в истории мышления человечества оптимистическое и пессимистическое мировоззрение редко встречаются в чистом виде. Как правило, они сочетаются таким образом, что одно господствует, а другое на правах непризнанного оппонирует. В Индии терпимое миро- и жизнеутверждение сообщает пессимизму подобие интереса к отрицаемой последним внешней культуре. У нас тайный пессимизм сковывает культуротворческую энергию оптимистического мировоззрения, разрушая нашу веру в духовный прогресс человечества и вынуждая пас оперировать дискредитированными идеалами.
Пессимизм - это пониженная воля к жизни. Следовательно, он повсюду, где человек и общество уже не находятся больше во власти идеалов прогресса, которые с необходимостью выдвигает последовательная воля к жизни, а опускаются до принятия действительности такой, какая она есть.
Действуя безымянно, пессимизм опаснее всего для культуры. В этом случае он атакует самые ценные идеи жпзнеутверждения, оставляя менее ценные нетронутыми. Подобно скрытому магниту, он отклоняет стрелку компаса мировоззрения, которое, не подозревая об этом, принимает ложный курс. В итоге непризнаваемое переплетение оптимизма и пессимизма приводит к тому, что мы продолжаем утверждать ценности внешней культуры, которые мыслящему пессимизму безразличны, и в то же время оставляем на произвол судьбы внутреннее совершенствование, которому он единственно и придает значение. Чувство прогресса в области материального, внушаемое действительностью, сохраняется, в то время как чувство прогресса в области духовного, стимулируемое внутренними импульсами, которые исходят из мыслящей воли к жизни, иссякает. Так с отливом глубоко погруженное в воду оказывается на мели, а плоское, держащееся на поверхности, продолжает плыть как ни в чем не бывало.
Итак, существо нашей деградации, если свести его к процессам, происходящим в мировоззрении, состоит в том, что подлинный оптимизм незаметно ускользнул от нас. Мы не изнеженное и опустившееся от избытка жизненных наслаждений поколение, которому в грозовых бурях истории надлежит собраться с силами, чтобы вновь вернуться к деловитости и приверженности идеалу. При сохранившихся деловых качествах в большинстве областей, связанных с непосредственной жизнедеятельностью, мы оскудели духовно. Понимание жизни вместе со всем, что из него вытекает, дискредитировано в глазах индивидов и общества. Высшие силы желания и созидания гибнут в нас, так как оптимизм, на который они должны были опираться, незаметно пропитался пессимизмом.
Для сосуществования оптимизма и пессимизма под общей крышей бездумья характерно то, что одно рядится в одежды другого. За оптимизм выдается то, что в действительности является пессимизмом, а пессимизмом скрещивается то, что в действительности является оптимизмом. То, что обычно считается оптимизмом, - не более как естественная или приобретенная способность видеть вещи в розовом свете. Такое освещение возникает из-за искаженного представления о том, что есть и что должно быть. Токсины, выделяемые туберкулезной палочкой, вызывают в организме больного так называемую эйфорию, ложное ощущение хорошего самочувствия и силы. По аналогии можно говорить о наличии выхолощенного оптимизма у индивидов и общества, которые, сами того не сознавая, заражены пессимизмом.
Подлинный оптимизм не имеет ничего общего с какими-либо снисходительными суждениями. Он состоит в стремлении к осознанному идеалу, который внушает нам глубокое и последовательное утверждение жизни и мира. Поскольку ориентированный таким образом дух здравомыслящ и беспощаден в оценке существующего, он при обычном рассмотрении предстает пессимизмом. Его стремление снести старые храмы, чтобы на их месте возвести более прекрасные, вульгарный оптимизм истолковывает как богохульство.
Единственно законный оптимизм осознанного желания вынужден вести столь тяжелую борьбу с пессимизмом, потому что ему неизменно приходится сначала прослеживать и разоблачать его в вульгарном оптимизме. Он не в состоянии окончательно искоренить пессимизм и никогда не должен считать, что справился с ним. Как только он допускает его появление в какой-либо форме, возникает опасность для культуры: активность в достижении подлинных целей культуры идет на убыль, хотя удовлетворенность ее внешними успехами еще сохраняется.
Следовательно, различие между оптимизмом и пессимизмом не в том, что первый с большей, а второй с меньшей степенью внутренней убежденности признают за современным положением вещей определенное будущее, а в неодинаковости того, чего хочет воля в качестве будущего. Они являются свойствами не суждения, а воли. То обстоятельство, что ошибочное определение оптимизма и пессимизма до сих пор имело хождение наряду с правильным и в результате вместо двух определений фигурировало четыре, облегчало бездумью игру, в которой оно обманывало нас относительно подлинного оптимизма: пессимизм желания выдавался за оптимизм суждения, а оптимизм желания отвергался как пессимизм суждения. Необходимо вырвать из рук бездумья обе эти крапленые карты, дабы оно не смогло больше обманывать с их помощью мир.
В каком отношении находятся оптимизм и пессимизм к этике?
Существование тесных и своеобразных связей между ними подтверждается тем, что борьба за оптимистическое или пессимистическое мировоззрение и борьба за этику обычно переплетаются в мышлении человечества. Люди надеются в одном отстоять другое.
Такое переплетение очень удобно для мышления. Для обоснования этики неожиданно используются оптимистические или пессимистические аргументы, а для обоснования оптимизма или пессимизма - этические. При этом западное мышление делает упор на оправдание жизнеутверждающей, то есть деятельной, активной этики, полагая, что именно этим доказывает оптимизм мировоззрения. Для индийского мышления главным является логическое обоснование пессимизма, обоснование же жизнеотрицающей, то есть страдающей, пассивной этики представляется в большей мере производным отсюда.
Путаница, возникающая из-за неправильного разграничения между борьбой за оптимизм или пессимизм и борьбой за этику, пожалуй, как ничто другое, способствовала неясностям в мышлении человечества.
Путаница эта была результатом очевидного заблуждения. Вопрос о том, чему быть - жизне- и мироутверждению или жизне-- и мироотрицанию, - в этике выступает совершенно так же, как в борьбе между оптимизмом и пессимизмом. Все, что обнаруживает существенную взаимосвязь, воспринимается как созданное одно для другого. Поэтому оптимизм надеется, что сможет опираться на миро- и жизнеутверждающую этику, а пессимизм питает такие же надежды в отношении этики миро- и жизнеотрицающей. При этом, однако, до сих пор ни одна из двух соотносимых величин не имела прочной опоры, так как ни одна не искала собственного обоснования в самой себе.